– Ну-ну, братишка, объясни… Из тебя твоя интеллигенция прямо прет!

– Фокус в том, что в Ассамблеи выбирали не самых лучших. А тех, кто мог убедить других, что его нужно избрать. Вот скажи мне, чем будет заниматься хороший доктор?

– Людей лечить – как Кауперс. Понятно дело!

– А почему он не эмиссар по медицине?

– А нахрена оно ему?

– Во-от! А если бы Кауперс, предположим, был личным доктором губернатора провинции – он бы мог стать эмиссаром?

– Э, не-е-ет! Люстрация, братишка! Мы бывших – к ногтю! Попили нашей крови, хватит!

– А разве то, что доктор пользовал губернатора делает его плохим специалистом? Держал бы губернатор около себя идиота? – я напоминал сам себе покойного Лазаревича, который бесил лоялистов множеством вопросов.

– Ты это к чему клонишь?

– К тому, что эмиссары ваши – редкостная погань и сплошной непрофессионализм. Это стало понятно через два года, когда в стране голод начался, а депутаты ассамблей получали усиленный паёк – им ведь нужно было заботиться об освобожденном народе, верно?

– Голод устроила контра и имперские недобитки! Срывали продразверстки, занимались саботажем! Ты вообще это к чему? Агитируешь меня?

– А чего мне тебя агитировать? Тут у вас видишь как всё неплохо получается… Вывели, наверное, всю контру – вот и жизнь закипела…

– А ты думаешь! Интеграция в мировое сообщество! Рынки сбыта! – Дыбенко воодушевился.

Но я видел, что он не так уверен в своих словах, как пытается мне показать.

– Я смотрю, нож у тебя хороший… – сменил тему я.

– Нож? Да, нож фирмы "Барлоу"! У нас таких не делают! – вдруг он погрустнел. – У нас вообще ножи не делают теперь.

– Погоди, а Сребряница?

– А что Сребряница? Переквалифицировали производство на обогащение руды. Концентрат вывозит Альянс – а ножи мы уже закупаем.

– И гречку?

– Что – гречку?

– Вот на банке этой консервной – на каком языке написано?

– А черт его знает…

Мы посидели еще немного, прихлебывая из фляжки.

– Знаешь, почему началась та война? – спросил я.

– Потому что мы заступились за иллирийцев?

– Неа. Потому что тевтоны производили то же, что и лаймы. И не хотели интегрироваться в мировое сообщество.

Дыбенко уставился на меня как баран на новые ворота, а потом помотал головой:

– Не, ну тебя к черту, поручик! Вы там на своей границе со своим нейтралитетом совсем уже… Давай лучше спать.

– Открывай глаза, братишка! Медведь пришел!

– Какой нахрен?.. – тут я всё понял, и задергался в спальном мешке на днище палатки.

Старшина хохотнул:

– Ты это… Как гусеница! – и дальше мы гоготали уже вместе.

Медведей было два – побольше и поменьше. Они стояли у самой кромки льда и высматривали рыбу. В какой-то момент тот, который побольше резко ударил лапой – и вытащил из мутной воды что-то крупное и темное.

– Во даёт! – восхитился Дыбенко. – Бить мелкого будем – у них, говорят, мясо вкуснее.

Он протянул мне винтовку – впервые за всё время. У него их было две: одна – старая модель армии Альянса, вторая наша, имперская. Наша досталась мне.

– Бить будем вместе, чтоб наверняка. А то уйдет – проклянем всё на свете за подранком гонявшись!

Мы лежали на пригорочке в снегу и целились в мишек.

– Ну что – огонь? – спросил Дыбенко. И тут же ответил: – Огонь!

Мы выстрелили почти одновременно – и медведи кинулись бежать. Наконец, меньший рухнул.

– Ура! – крикнул Дыбенко. – Сейчас подцепим тушу за нарты и выволочем на берег – будем свежевать!

Мы возились с чертовой тушей до темноты – свежевали, усмиряли собак, рвавшихся с привязи к кровоточащему мясу. Отбивались от стаи песцов, паковали шкуру, разделяли мясо на порции… В общем – это была адская работа и я уже проклял себя за то, что придумал такой дурацкий повод… Ну не шпион я! Я – пехотный офицер, я могу копать, могу не копать, могу сделать чтоб другие копали, а потом стреляли… А не вот это вот всё!

– Слушай, – Дыбенко был весь перемазан в медвежьей крови и держал в руке нож фирмы "Барлоу". – Я подумал о твоих словах про вот этот вот ножик… Это что же, как про фитофтору в Коннахте получиться может?

На острове Коннахт, который входил в Альянс, выращивали в основном картошку – гнали спирт на продажу, кормили скот ну и сами кушали, конечно. Монокультура – так бы сказал Тревельян. А потом картошку сожрала фитофтора и начался голод – умер каждый четвертый, и каждый третий из оставшихся в живых лишился работы.

– Ну, вы же им не только концентрат продаете? Еще лес-кругляк, пушнину, золото и нефть, да?

Дыбенко задумчиво наморщил лоб.

Мы закончили, когда на небе было полным полно звезд.

– Наверное, нужно выдвигаться в отряд, – сказал Дыбенко. – А то на запах придут родственники этого мишки… Не люблю ночные поездки, но… – он не договорил.

Нас ослепил поток яркого электрического света.

– Стоять! Рьюки вверьх! Ви есть браконьеры!

Полдюжины солдат в полушубках, моторные сани и офицер – в фуражке. И как только уши у него не мерзнут?

Старшина Дыбенко попробовал договориться миром:

– Мы – заготовительная команда республиканской армии. У меня есть документы, в кармане.

– Ви пройдьете с нами. Груз будьет конфискован. Рьеспубликанская Ассамблейа дала прафительтсву оф Алайанс монополия на… Охота на польярного зверя, заготофка пьюшнины.

Я только усмехнулся, а Дыбенко – он грязно выматерился.

XIX. ПАТЕФОН

– Раз два три, раз два три! – он дирижировал стеком, а девушки задирали ноги. – Выше, выше! Народ просит хлеба и зрелищ!

Патефон хрипел и надрывался, выплевывая из медного раструба звуки канкана. Завидев нас, этот необычный лайм спустил ноги со стола, встал, подошел к нашим конвоирам и заорал что-то разрушительное на своем невнятном наречии. Никогда не любил языки, в которых нет четких звуков "р", "с", "л". Даже в Протекторате с их лязгающим тевтонским наречием в этом плане моим ушам было бы проще. А вот лаймы – они даже извращались в придумывании способов выработать свое уродское произношение у многочисленных мигрантов – орехи за щеки запихивали, или горячую картошку в рот. Это что за язык такой, на котором правильно говорить можно только с набитым ртом?

Наконец, выволочка закончилась, и на нас тоже соизволили обратить внимание:

– Я – колонель Бишоп. Армия Альянса. А вы кто такие? – говорил он абсолютно без акцента.

Одет он был в просторную белую рубаху, песчаного цвета галифе и, конечно, ботинки с гетрами. Куда Альянс без гетров?

Длинное породистое лицо, короткая стрижка с залысинами, в руках- стек.

– Старшина Дыбенко, республиканская армия. Нас задержали ваши люди, когда мы занимались заготовкой продовольствия.

– Вы хотели увезти пушнину. Пушнину необходимо сдавать на фактории альянса, у нас есть монополия…

– Полярный медведь – никак не пушной зверь… – возразил лоялист.

Благородное лицо колонеля вдруг дернулось и он с размаху ударил Дыбенко стеком по лицу, потом еще и еще раз:

– Сэр! Ты должен обращаться к старшему по званию "сэр", грязное животное!

Коротко рявкнул что-то подчиненным, нас схватили под руки и потащили за дверь.

Снова заиграл патефон.

– Раз-два-три, раз-два-три! – послышался голос Бишопа. – Чего встали, коровы? Двигаемся, двигаемся!

Дыбенко был подобен тигру. Он метался по клетке и рычал. И морда у него была полосатой.

– Ну, сволочь! Ну, колонель Бишоп! Убью, скотину… Подкараулю – и убью, как пить дать! Это же ни в какие ворота – медведь – пушной зверь! Да и вообще – у них монополия на внешнюю торговлю, а не на охоту!

– А если бы Ассамблея им монополию на охоту на белых медведей выделила? Например, за поставки комплектующих к бронепоезду? Тогда исхлестанная морда бы меньше болела?